ЭЛТОН ДЖОН. КАК ПЕРЕСТАЛ БОЯТЬСЯ И ПОЛЮБИЛ СЕМЕЙНУЮ ЖИЗНЬ

Мытье полов в реабилитационной клинике, выступления в бикини, спасение Эминема и борьба со СПИДом по всей Земле – недавно ставший отцом сэр Элтон Джон в течение четырех часов разговора нарисовал картину осени веселого патриарха, страстно увлеченного фотографией и видениями прошлого.

Элтон Джон одет в просторный черный костюм, на ногах - леопардовые тапочки с золотыми вставками, на носу – очки янтарного цвета. Он приглашает меня войти в свой лос-анджелесский дом и представляет членам семьи: бойфренду Дэвиду Фернишу, с которым они вместе вот уже семнадцать лет (на часах 10 утра, и Дэвид одет в халат), и двум кокер-спаниелям – Мэрилин и Артуру.

В коляске сопит малыш, закутанный в пеленки, - это сын Элтона и Дэвида, Закари Джексон Левон Ферниш-Джон, родившийся всего девять дней назад, в Рождество, от суррогатной матери. "Он как выскочит! – говорит Элтон с любовью глядя на сына. – Прямо как в фильме "Смысл жизни по Монти Пайтону". Акушерка его поймала". Элтон говорит, что "ничто не может сравниться с тем, что чувствуешь, когда становишься отцом". Певец известен брезгливостью, но пуповину новорожденному он перерезал лично и почти что с гордостью: "Она похожа на кальмара!". Особняком в западном Голливуде, где проходит наша встреча, Элтон владеет уже три года. Стены увешаны произведениями современного искусства и легендарными фотографиями: вот снимок Майлза Дэвиса, сделан­ный Ли Фридландером, а вот пор­третные снимки Билли Престона и Нины Симон работы Уильяма Клэкстона. "Я многое собираю, но коллекционирование фото­графий — моя главная страсть», — говорит музыкант. Также он со­бирает фарфор, стекло и кольца для салфеток. Чтобы полностью просмотреть коллекцию фотогра­фий в доме Элтона в Атланте, где он проводит большую часть вре­мени, понадобится четыре ча­са. Среди экспонатов внушитель­ной коллекции "Слезы" Ман Рэя. Джон купил этот снимок в девя­ностые годы за 126000 долларов. Я думал, что сошел с ума», — го­ворит он. На сегодняшний день в его собственности находятся особняки на юге Франции, в Лондоне и Венеции, а также имение площадью в тридцать пять акров в Старом Уиндзоре, в Англии.

Пройдя мимо полутораметро­вой горы подарков новорожденно­му, я попадаю в просторную гости­ную. На прозрачном журнальном столике — книги об искусстве, стек­лянные фигуры и черепа. Среди них есть работы Уильяма Морри­са и Марка Куинна, а также блес­тящий металлический «взрываю­щийся череп», созданный Дэмиеном Херстом. «Череп — вещь в ве­нецианском стиле, — объясняет Элтон. — Он приносит удачу».

В Лос-Анджелесе этим ут­ром нет смога, и из выходяще­го на восток окна открывается прекрасный вид на заснежен­ную гору Болди в ста километ­рах отсюда. Элтон показывает пальцем на огромный реклам­ный модуль на бульваре Сансет. Это афиша нового мультфильма «Гномео и Джульетта», продюсе­рами которого выступили Джон и Ферниш.

Неподалеку отсюда находится клуб Troubadour, где Элтон дал в 1970 году два легендарных кон­церта, с которых началась его карьера в США. «Каждый раз, ко­гда я прохожу мимо клуба, я вспо­минаю об этом», — говорит пе­вец. За последние сорок лет он выпустил тридцать пять студий­ных альбомов, бессчетное число синглов, коллабораций и сборни­ков хитов. Количество продан­ных дисков музыканта превыша­ет двести пятьдесят миллионов, и Элтон Джон прочно обосновал­ся в десятке самых коммерчески успешных артистов за всю исто­рию современной музыки.

Во время второго концерта в Troubadour Элтон бросил взгляд в зрительный зал и разглядел в толпе своего кумира — пианиста Леона Рассела. «Леон был велико­лепен, — говорит Джон. — На ме­ня повлияли многие пианисты: Аллен Туссен, Иэн Стюарт, Букер Ти, Литл Ричард, Джимми Смит, Фэтс Домино, Джерри Ли Льюис... Список можно продол­жать бесконечно. Но мне хоте­лось стать таким, как Леон. Он иг­рал на всех записях, которые мне нравились: у Delaney And Bonnie, на пластинках Фила Спектора, у Фрэнка Синатры, в составе The Wrecking Crew. В его игре явствен­но слышалось кантри, но с при­месью рокабилли, госпела, соу­ла». В начале семидесятых, в годы своей наивысшей популярности, которую ему принесли такие хи­ты, как «Tight Rope», Леон Рассел гастролировал вместе с Элтоном, но позже они утратили связь.

В декабре Элтон участвовал в музыкальном шоу «Spectacle», ведущим которого был Элвис Костелло. Там он долго рассказы­вал о Леоне Расселе, с которым не виделся и не общался уже трид­цать восемь лет. Через месяц, когда Джон был на сафари в Афри­ке, ему пришла в голову идея за­писаться со своим кумиром, ед­ва сводившим концы с концами. «Он ездил на гастроли, чтобы за­работать себе на хлеб, играл в ма­леньких клубах, терял веру в се­бя. Это было ужасно. Как в филь­ме «Безумное сердце», но без нар­котиков и алкоголя», — говорит Элтон. Вскоре двое музыкантов обосновались в лос-анджелесской студии вместе с продюсером Ти-Боуном Бернетом и поэтом Бер­ни Топином, с которым Элтон сотрудничает уже сорок четы­ре года.

Для Джона альбом "The Union" — возвращение к своим соул- и кан­три-корням, тексты Берни Топина вновь полны образов Дикого Запада, характерных для шедевра 1970 года "TumbleweedConnection". В последнем треке альбома Рас­сел благодарит Элтона за то, что тот возродил его карьеру: "When you're in the hands of angels / Life is oh so sweet / And you feel the love, down deep inside". "Я по­думал: "Что можно подарить человеку, у которого шесть домов и по десять штук всего остального? Единственный подарок, который я мог ему преподнести, - это песня", - говорит Рассел.

"В последнюю треть моей жизни мне хочется записывать только те пластинки, которые я действительно хочу записывать", - говорит Элтон. В свои шестьдесят три года он продолжает давать более ста концертов в год, параллельно руководя продюсерской компанией и фондом борьбы со СПИДом. С 1992 года фонд собрал 220 миллионов долларов. Эти средства были направлены на борьбу с заболеванием с пятидесяти пяти странах мира.

Наша беседа с Элтоном продолжается четыре часа. Музыкант вспоминает о том, как записывался альбом "The Union", о тяготах и радостях жизни поп-тяжеловеса. Он расположился на диване в форме буквы "г", над его головой на стене висит картина Юаня Йи Хи, с другой – глянцевый снимок мужчины в купальном костюме, сделанный Стивеном Кляйном. Несмотря на то, что сэр Элтон сидит на диване, а не за роялем, его останка остается идеальной, как и на концертах.

Где же ваш рояль?

В этом доме у меня его нет. Рояли стоят в моих домах в Уиндзоре и Атланте, но, по правде говоря, я вообще не очень люблю рояли. Они высоченные, занимают слишком много места, и я почти никогда не сажусь за них играть. Сидеть за роялем на сцене скучно, поэтому-то в ранние годы и я проделывал всякие акробатические трюки. Я обучился у Литл Ричарда, Фэтса Домино и Джерри Ли Льюса тому, как привлекать внимание зрителя. Фэтс толкал рояль животом, перемещая его по сцене. Мне хотелось быть кем-то вроде Джимми Хендрикса за роялем. С гитарой можно творить все что угодно. А что можно сотворить с роялем? Его можно чем-нибудь красить, на нем можно прыгать, можно под ним лечь.

В прошлом году вы дали более сотни концертов. Почему так много?

Я обожаю свою работу. С тех пор как я завязал с наркотиками в девяностом, каждый концерт для меня — праздник. Давать кон­церты всегда было весело, но те­перь и в моей жизни вне сцены все благополучно, у меня есть Дэ­вид. А на концертах у меня есть зрители. К тому же теперь я еще сильнее ценю их внимание, пото­му что могу их видеть. Восемь лет назад мне сделали коррекцию зре­ния, и теперь я вижу лица поклон­ников, плакаты и диски, которые они держат в руках.  Люди говорят:  "The Rollig Stones"  слишком старые, им нужно уйти со сцены». И чем вы им прикажете заниматься в та­ком случае? Вот вы можете пред­ставить, что заявляете Киту Ричардсу: "Хватит играть на гитаре. Брось это дело»? Мадди Уотерсу эти люди то же самое сказали бы? Это все равно что матом человека обложить. Я даю по сто десять — сто двадцать концертов в год. Иг­раю со своей группой, с Леоном, с Билли Джоэлом, в дуэте с Рэем Купером, с оркестром, даю соль­ные концерты. В прошлом году в моем репертуаре было более восьмидесяти песен. Мне нико­гда не скучно. Я живчик. Как Джек Уайт. Люблю таких людей. Он все время чем-то занят. Брэндон Флауэрс, Элвис Костелло и Дэйв Грол — такие же. Нам нужно собрать груп­пу. Назовемся «Живчиками». Я бу­ду клавишником.

Вы читали автобиографию Кита Ричардса?

Нет, не читал. Вообще говоря, мне хочется ее прочесть, но я бо­юсь, что там все время говорится о наркотиках. Не хочется об этом вспоминать. К тому же, меня сму­тил фрагмент, в котором гово­рилось о пенисе Мика Джаггера. Я большой поклонник Ми­ка. Если бы я заявил, что Бер­ни Топин — жалкий мудак с ма­леньким членом, он бы перестал со мной разговаривать. Но Бер­ни не мудак, и не думаю, что у не­го маленький член — его члена мне видеть не доводилось. За­чем такое говорить, тем более о человеке, с которым вместе работаешь?

Какие у вас сейчас отношения с БерниТопином?

Мы ни разу не спорили из-за му­зыки и по личным поводам то­же не ссорились. Было время, когда я вел себя неважно, Берни тогда коротко говорил, что ему это не нравится. Когда мы на время расстались в конце семидеся­тых, было немного неловко. Ду­маю, мы оба тогда чувствовали себя виноватыми. Я очень гор­жусь тем, что мы никогда не го­ворили друг о друге ничего дур­ного. И я никогда не писал песен в присутствии Берни. С того мо­мента, когда я в 1969 году напи­сал "Your Song", ничего не изме­нилось. Мне все так же приятно говорить ему: "Берни, послушай-ка вот это".

В буклете к альбому "Captain Fantastic" есть запись в вашем дневнике от 12 января 1969 года, в которой говорится: "Повздорил с Берни".

Правда? Не представляю, из-за чего мы могли повздорить.

Вы редактировали его тексты. Из-за этого были проблемы?

Если какой-то текст был слишком длинным, я проходился по нему карандашом. В песне "Daniel" был последний куплет про вой­ну во Вьетнаме. Выходило черес­чур длинно, и я его вычеркнул. Берни не противился этому и ни­когда не жаловался.

Еще в вашем дневнике написано, что вы «целыми сутками» проводи ли время в музыкальном магази­не Musicland. Чем там можно це­лый день заниматься?

Да, я действительно торчал там сутками. И не перестал туда наве­дываться, даже когда стал знаме­нитым певцом Элтоном Джоном. Мне было интересно, какую музы­ку покупают люди. Знаете, лиде­ром продаж там тогда был альбом Soft Machine, импортированное американское издание. Всем хо­телось заполучить американский конверт — штатовский картон был более долговечным.

А где сейчас ваша коллекция пластинок?

Я ее продал. Незадолго до того, как завязал. Тогда, в 1989 году, я только-только основал Elton John AIDS Foundation и продал свои пластинки за 250000 долла­ров какому-то человеку из Сент-Луиса. Сейчас я очень об этом жалею.

У вас довольно маленькие руки. Это отражается на том, как вы иг­раете на рояле?

Я бы не смог стать академиче­ским пианистом — для этого нуж­но иметь длинные пальцы. Я беру силой, бью по клавишам. По­этому у меня сильные предпле­чья, как у моряка Попая.

Какую музыку вы первой постави­ли для своего сына Закари?

Мы вернулись домой через два дня после его рождения. Я по­ставил ему рождественские пес­ни в исполнении кембриджского хора King's College Choir и взял его на руки. Они запели "Hark! The Herald Angels Sing", и тут я не выдержал и расплакался. И долго-долго рыдал.

У вашего сына уже есть собствен­ный iPod?

Да. Он слушает песни Led Zeppelin, Боба Марли и The Beatles, аран­жированные как колыбельные. Еще альбом Линды Ронстадт "Dedicated To The One I Love", "Tapestry" Кэрол Кинг, Джеймса Тэйлора, "Greatest Hits" Саймона и Гарфанкела и Кейт Буш — мы обожаем Кейт Буш. Кроме того, Моцарта и Шопена.

Вы следите за положением дел в популярной музыке и недав­но заявили, что «современные песни ужасны». Но должен же быть кто-то, чье творчество вам нравится.

Мне нравятся группы, к кото­рым известность пришла тому, что они хорошо выступа­ли живьем. Настоящие группы: Vampire Weekend, Arcade Fire, The Black Keys. В шоу, которое устра­ивал Ти-Боун, мы играли с груп­пой Punch Brothers, и я теперь хочу записать с ними альбом. Они замечательные, лучший джем-бэнд из всех, что я слышал в жизни. А их продюсер Джон Брайон — невероятный талант. Эта группа для меня — настоя­щее открытие. Вот то направ­ление, в котором я хочу двигать­ся дальше.

Как получилось, что вы сыгра­ли на фортепиано и спели в пес­не "All Of The Lights" с последне­го альбома Канье Уэста?

Я повстречал Канье в январе прошлого года в Гонолулу. Он гений, Майлз Дэвис и Фрэнк Заппа в одном лице. "808s And Heartbreak" — самый сексуаль­ный альбом со времен "What's Going On" Марвина Гея. Он пос­тавил нам демо-запись "All Of The Lights", и я подумал: "Это что-то!" Она была потрясающей. Он там сэмплирует Bon Iver! В этом его гениальность.

Как и Канье вы известны тем, что на награждениях произносите незапланированные реплики. На вручении Q Award в 2004 году вы заявили: "Мадонна – лучший концертный исполнитель? С каких это пор шевеление губами под фонограмму считается крутым концертным выступлением?"

Положа руку на сердце, церемония вручения Q Award по большому счету – просто попойка. Тот вечер начался с того, что Джонатан Росс, который вел церемонию, вышел к микрофону и сказал: "Ну и сучка эта Хазэр Миллз!" Это не больно вежливо. Я поднимаюсь на сцену, чтобы представить лучшего концертного исполнителя, и вижу среди номинантов Мадонну. Конечно, я удивился: "Мадонна – лучший концертный исполнитель?!"

Вы когда-то заявили: "Любого, кто выступает под фонограмму перед зрителями, которые заплатили по семьдесят пять фунтов, чтобы его увидеть, нужно пристрелить".

Я до сих пор так считаю. Всех, кто выступает под фонограмму, нужно пристрелить. Выведите их на улицу и пристрелите! На самом деле, я считаю, что Мадонна делает отличное шоу, и некоторые ее пластинки мне очень нравятся. Я не хотел оскорбить ее. Позже я извинился. Я думаю, что она проторила дорогу многим другим, но я все же уверен, что правда на моей стороне. Живое выступление – это живое выступление.

Вы помогли Эминему завязать.

Маршал – отличный парень. Мы с ним нечасто видимся, но подолгу разговариваем. Он приложил много усилий, чтобы избавиться от зависимости. Только недавно видел его снимок в журнале, он выглядит на семнадцать лет. Очень рад за него.

О чем вы разговариваете?

Мы шутим, обзываем друг друга козлами. Я интересуюсь, как у него дела, и говорю, что горжусь им. У него отличное чувство юмора. Когда мы с Дэвидом вступили в гражданский брак, он прислал нам подарок. В коробочке на бархатных подушечках лежали два эрекционных кольца с бриллиантами. Вот вам и гомофоб. (Смеется.)

Узнаете ли вы себя в Леди Гаге?

В жизни есть такой период, когда работаешь на адреналине и не совершаешь ошибок. У меня он был с 1970 по 1975 год. Мы тогда делали по меньшей мере два альбома в год, синглы, би-сайды, интервью для радио и телевидения, я ездил на гастроли. И при этом я нисколько не утомлялся. Это был праздник, пик творческих сил. Чудесное время. В жизни Леди Гаги сейчас такая же пора. Я слышал ее новый альбом. Он потрясающий. Первый сингл "Born This Way", - это гимн, который потеснит "I Will Survive". Его ждет феноменальный успех.

В июне прошлого года вы выступали на свадьбе Раша Лимбо (радиоведущий, один из наиболее авторитетных консервативных журналистов США – прим. RS). Как вам удалось растопить лед, играя перед его сторонниками?

Я поднялся на сцену и сказал: "Вы, наверное, спрашиваете себя, какого рожна я здесь делаю?" Я не мог поверить, что меня пригласили выступить, думал, что это шутка. Я разговаривал с Рашем, и он сказал: "Я не гомофоб и хочу, чтобы ты спел на моей свадьбе. И Дэвида с собой возьми". Я хочу, чтобы Раш сказал: "Я поддерживаю гражданский брак". Если я ему сейчас позво­ню, думаю, что он так и скажет. Он одним из первых поздравил нас с рождением ребенка. Я ни­когда не играл перед таким ко­личеством республиканцев, как на его свадьбе; там был даже Кла­ренс Томас (член Верховного су­да — прим. RS). И это была лучшая публика, перед которой я играл в этом году. Просто отличная.

Вы заработали на этом милли­он долларов, и вас яростно кри­тиковали. Какова была ваша реакция?

Я знал, что меня за это будут рас­пинать, и так и вышло. Я понимаю почему. Но я к этому готов. Я со­рок лет старался творить добро и не собираюсь послать это к черту и сбежать куда-нибудь вместе со своим богатством. Решить лю­бую проблему можно только с по­мощью общения и действий. Аме­рика очень разобщена. Я хочу раз­рушить стены и возвести мосты. Я, пожалуй, самый известный го­мосексуалист в мире, и мне это нравится. На мне лежит ответ­ственность. Других гомосексуа­листов могут раздражать некоторые мои поступки — то, что я, на­пример, сыграл на свадьбе Раша Лимбо. Но я стараюсь поступать так, как считаю правильным.

В последние двадцать лет вы мно­го сотрудничали с Билли Джоэлом, гастролировали вместе в турах "Face 2 Face". Билли сказал мне, что за сценой у него поднос с дели­катесами, а в вашей гримерке — прислуга, цветы, свечи, персид­ские ковры. Это правда?

Да. Вот такой я.

И вас все называют Шерон!

Да! Чтобы развлекать людей, мне нужно пространство. Я не хочу си­деть в гримерке перед двенадца­тью пустыми шкафчиками и та­релкой овощей. Мне нужно боль­шее. Я люблю приезжать туда, где мне предстоит выступать, зара­нее, за четыре часа до концерта, чтобы акклиматизироваться. Ес­ли я выступаю в Мэдисон-Сквер-Гарден, то могу позволить себе обнаженных официантов. (Сме­ется.) Однажды я всех нарядил в гладиаторские костюмы.

Билли Джоэл говорил мне, что вы упрекали его за то, что он пере­стал писать музыку.

Я все время говорю ему: "Билли, неужели ты не можешь написать хотя бы еще одну песню?" Это или страх, или лень. Билли гово­рит: "Я не могу сочинять музыку, я не могу сочинять музыку". Воз­можно, это и вправду так, но я ду­маю, что он на многое еще спо­собен. Сейчас он, по большому счету, работает на старом багаже, и это меня расстраивает. Билли — человек-загадка. Сколько концер­тов у нас отменялось из-за того, что он болел, уходил в запой или еще по каким-нибудь причинам. Он воз­ненавидит меня за то, что я скажу, но во всех наркологических кли­никах, в которых лечился Билли, был щадящий режим. Когда я ле­чился в наркологической клинике, мне самому приходилось там полы мыть. А он ложится в клиники, где даже телевизоры есть. Билли, я те­бя люблю, несмотря ни на что. То­бой владеют демоны, и в нарколо­гических клиниках щадящего ре­жима тебе от них не избавиться. Нужно быть серьезным. Тебя лю­бит и уважает множество людей. Ты способен на гораздо большее, чем то, что делаешь сейчас.

Берни Топин сказал мне: "The Union" — лучшее из того, что мы сделали за последние тридцать лет». Вы согласны?

Думаю, это так. Мы занимались благим делом, пытаясь помочь тому, кого любим. Мы играли жи­вьем в студии, тексты песен Берни были чудесны, Ти-Боун как продюсер сработал мастерски. Я очень горжусь этим альбомом. Песни с него не крутились на ра­дио, но тем не менее мы продали 300000 экземпляров, и я надеюсь, что диск станет золотым.

В программе Элвиса Костелло "Spectacle" вы говорили о Лео­не Расселе в прошедшем време­ни, как будто он уже умер: "Игра Леона была...", "Я знал Леона...". На тот момент когда вы его в по­следний раз видели?

Я не знал, чем он занимается. Ви­дел его имя на афишах малень­ких клубов, но самого его не ви­дел года с 71-го или 72-го, когда играл в Fillmore East. Мне стало грустно от того, что мы потеря­ли связь, от того, что у него, оче­видно, не ладилась жизнь. Если музыкант играет в Coach House (клуб в Лос-Анджелесе — прим. AS), то ясно, что платят ему немного.

В январе 2009 года вы с Дэвидом были на сафари в Африке, и в ва­шем iPod'e заиграл трек Леона Рассела.

Я сущий луддит. У меня нет ни iPad, ни iPhone, ни компьютера, ни со­тового. Стыдно, но я даже тол­ком не знаю, как управляться с iPod'oм. Мы были в националь­ном парке Крюгер в ЮАР, собира­лись обедать, Дэвид просматривал список артистов, и я закричал: "О, там Леон! Давай его послушаем!" Когда я услышал, как Леон поет "Back To The Island", на меня нахлынула невыразимая печаль, и я разрыдался. Дэвид был в ужа­се. "Что случилось?" — спросил он. Я сказал: "Я вспомнил то заме­чательное время, когда встретил своего кумира в клубе Troubadour. Теперь меня злит то, что он поч­ти забыт".

Как я понимаю, Кэмерон Кроу сни­мал сессии для альбома «Union».

Да, он снимал все с самого нача­ла, включая первые четыре дня, когда мы писали песни в студии Village. Кэмерон был безумно этим увлечен. Мы надеемся, что фильм попадет в программу Трайбеки (американский кинофес­тиваль — прим. RS). Мы поняли, что все идет как надо, когда в сту­дию пришел Брайан Уилсон, что­бы записать с нами "When Love Is Dying". Леон играл на пластин­ках The Beach Boys, поэтому у не­го было что рассказать Брайа­ну. То, что люди заходили в сту­дию, чтобы навестить Леона, во­одушевляло его, вселяло уверен­ность. Заходил Ринго, была Стиви Нике, Джефф Бриджес тоже был. Грейс Джонс полчаса сиде­ла на коленях у Леона. Ему это очень понравилось.

Когда вы впервые увидели эпи­зод из фильма Кроу "Почти зна­менит", где звучит ваша песня "Tiny Dancer"?

Джеффри Катценберг позво­нил мне и сказал: «В этом филь­ме есть эпизод, который снова сделает "Tiny Dancer"  хитом". Когда я его увидел, то сказал: "Боже мой!" Раньше я играл "Tiny Dancer" в Англии, и на эту песню публи­ка вообще никак не реагировала. Кэмерон ее возродил.

Какие песни вам больше всего нра­вится играть на гастролях?

"The Greatest Discovery". С Рэем Ку­пером я играю «Indian Sunset». Песня малоизвестная, это полу­забытый трек с альбома "Madman Across The Water", и каждый вечер он срывает стоячую овацию. Во­обще этот трек похож на шести­минутный фильм. Рано или позд­но приходится обязательно сыг­рать "Amoreena". Вообще, из всех моих песен я особенно выделяю "Levon".

О ком эта песня?

Спросите Берни. Предполагаю, что когда он писал текст, то думал о Левоне Хелме. По крайней ме­ре, об этом говорит имя. Отчасти нам так интересно работать вмес­те именно потому, что мы не вме­шиваемся в дела друг друга. Я ни­когда не спрашивал Берни, что он имеет в виду.

Но почему?

Не знаю. Я просто не вмешиваюсь. Я всегда думал, что "Your Song" на­писана об одной из его подружек, но когда я спросил его, так ли это, он сказал: "Нет, это неправда!" Та­кие расспросы его немного нер­вируют, он уходит в оборону. Во­обще говоря, мы познакомились при очень смешных обстоятель­ствах. Когда я еще играл в груп­пе Bluesology, то пошел на Liberty Records и сказал: "Я умею петь и сочинять музыку, но тексты песен писать не могу", после чего мне протянули большой серый запечатанный конверт с рукописями: "Возьми вот эти. Это написал какой-то парень из Ланкашира". (Смеется.)

Правда, что вы с Берни спали на двухъярусной кровати в доме ваших родителей?

(Улыбается.) Он сверху, а я снизу.  Там было так мало места. У нас там был платяной шкаф, маленький стереопроигрыватель и еще отдельное устройство, чтобы мы оба могли слушать записи в наушниках. Мы лежали на полу с конвертами от пластинок и слушали Леонарда Коэна, Дилана, Джонни Митчелл, Джимми Хендрикса. Альбом "Electric Ladyland" меня просто поразил. Невероятное было время.

Пару слов о ваших сценических костюмах. Был ли момент, когда вы сказали себе: "Буду одеваться как хочу!"?

Я пришел к своему сценическому образу естественными путем. Хотя я всегда мечтал одеваться как хочу. Раньше мне часто говорили, что на сцене в таком виде появляться нельзя, но я не обращал внимания. Максин, первая жена Берни, подарила мне Санта-Клауса, который светился, если дернуть за веревочку. На концерте в Санта-Монике я усадил его себе между ног. Я наслаждался свободой. В подростковые годы мне нельзя было носить даже ботинки Hush Puppies, потому что Hush Puppies носили только моды. Так что я выводил на сцену карликов, а на моем концерте в зале Hollywood Bowl меня представила публике Линда Лавлейс, потому что я обожал фильм "Глубокая глотка". Я был абсолютно раскован, и это кружило голову как ничто другое. Было так здорово.

Гармонические подпевки и бэк-вокал были ключевыми элементами ваших хитов семидесятых: "Rocket Man", "Candle In The Wind", "Goodbye Yellow Brick Road" и других. Я читал, что ваши музыканты – басист Ди Мюррей, гитарист Дэйви Джонстон, барабанщик Найджел Олсон – записывали бэк-вокал, пока вы спали. Как так вышло?

В Шато д'Эрувиль (замок во Франции, где музыканты жили во время записей альбомов  "Honky Chateau", "Don't Shoot Me I'm Only The Piano Player" и "Goodbye Yellow Brick Road", — прим. RS), все наши инструменты были расставлены у обеденного стола. Я спаускался, завтракал, брак текст, садился за фортепиано и придумывал песню, пока остальные ели. Потом мы шли в студию и записывали ее. Бэк-вокал был очень важной частью моих альбомов, так что в девяноста восьми процентах случаев я позволял им записываться тогда, когда им хотелось. Я говорил: "Мне так нравится, как вы поете! Удивите меня чем-нибудь утром, когда я проснусь". Я рано ложился спать, а они сидели до четырех ночи, принимали наркотики и записывали бэк-вокал. (Смеется) Сам я тогда даже не представлял, что такое марихуана. Я был веселым наивным парнишкой. Не было ничего лучше, чем, проснувшись, слышать, что они сотворили с "Rocket Man", "Love Lies Bleeding" и "Candle In The Wind". Они пели как хор ангелов.

Вы тогда употребляли алкоголь?

Пил иногда немного вина, но не пьянствовал. До тех пор, пока я не начал употреблять кокаин, я не был большим любителем выпить. И потом пил только затем, чтобы слезть с кокаина.

Вы сказали Лили Ален, что "и сейчас могли бы занюхать ее под столом". Вы сильно злоупотребляли кокаином в прошлом?

В восьмидесятых – да. Джордж Харрисон говаривал: "Не налегай так сильно на порошок". Я много ночей провел бодрствуя вместе с современниками. Помню, как мы с Джорджем сидели в восемь утра. (Смеется.) Светало, и я сказал: "Знаешь, а сыграй-ка "Неrе Comes The Sun". И он сыграл! Было потрясающе. Вообще, временами было весело. Кокаин был для меня чем-то вроде афродизиака. Но в последние две недели я нюхал его в одиночестве в спальне. Кокаин обнажил темные стороны моей души.

А на сцене вы кокаин употребляли?

Не во время концертов, но перед концертами – да. Я все время работал, вне сцены я чувствовал себя не в своей тарелке. Работа меня и спасла. Бог знает, хорошо ли я тогда выступал, но по крайней мере играл и записывал альбомы. До 1990 года смыслом моей жизни была работа.

Какой из ваших альбомов был самым худшим?

Господи, я и названия-то не пом­ню. (Кричит:) Дэвид, как назы­вался альбом с рисунком Джули­ана Шнабеля на обложке? Точно! "The Big Picture". Он самый худший. Тогда я записывал альбом только для того, чтобы хоть что-нибудь записать.

Поговорим о чем-нибудь более приятном. Самая впечатляющая вещь, которую вы увидели, смот­ря на публику?

Толпы людей. Выступать в Цент­ральном парке было потрясающе. В Нью-Йорке мне как-то раз при­шлось прокатиться в полицейской машине — впечатления от этого едва ли не более яркие, чем от са­мого концерта! (Смеется.) В Ри­ме я играл в сверкающем огнями Колизее перед 800000 зрителей. На площади в Киеве собралось 600000 человек. В Афинах я иг­рал в Odeon, откуда открывается вид на Акрополь. В Турции играл в эфесском амфитеатре, в Эфес Мария Магдалина бежала после смерти Иисуса.

Были такие моменты, которые вы никогда не забудете?

Никогда не забуду, как проводил время с Граучо Марксом. Как встретил Мэй Уэст. Как Нил Даймонд представил меня зрителям в клубе Troubadour. Когда The Band гастролировали в Коннек­тикуте, то специально отправи­лись оттуда самолетом в Филадель­фию, чтобы побывать на моем концерте. Не забуду, как Джордж Харрисон прислал мне телеграм­му "Молодец, поздравляю", когда мой альбом занял в чартах строч­ку прямо над "All Things Must Pass". Не забуду, как встретил Боба Дилана в Fillmore East. Он стоял на лест­нице и сказал Берни: "Знаешь, мне очень нравится текст "Ballad Of A Well-Known Gun", а Берни сра­зу (изображает сердечный приступ). Ничто не может сравниться с тем чувством, которое ощущаешь, ко­гда твои кумиры одобряют то, чем ты занимаешься. В 1970 году ко мне пришел Нил Янг и сыграл на моем рояле весь альбом "After The Gold Rush", играл до трех но­чи. Как такое забудешь?

В знаменитом интервью, данном Rolling Stone в 1970 году, о вашем творчестве положительно отозвал­ся Джон Леннон. Когда вы с ним познакомились?

Я пришел к Джону, когда он рабо­тал на студии Capitol. Я немного нервничал, но Джон очень мило и дружелюбно себя вел, а потом попросил меня сыграть в песне "Whatever Gets You Thru The Night". На протяжении года или двух мы часто проводили время вместе. Много смеялись, беседовали, при­нимали наркотики.

Он обещал, что если эта песня ста­нет хитом номер один, то он сыг­рает c вами концерт. Так и вышло. Что предшествовало выступле­нию с Джоном в Мэдисон-Сквер-Гарден в 1974 году?

Сначала Джон побывал на моем концерте в Бостоне, во время ко­торого я вел себя особенно экстра­вагантно. На бис я вышел в бики­ни. (Смеется.) Леннон тогда дав­но не бывал на концертах, звук и свет поразили его. Он сказал что-то вроде: "Так вот какие нын­че концерты, да?" Перед концер­том в Мэдисон-Сквер-Гарден бы­ла репетиция, но Джон плохо се­бя чувствовал, он давно не выхо­дил на сцену. Йоко пришла и по­дарила ему гардению — никогда этого не забуду. И еще не забуду, как нас тогда принимала публика. Стоячая овация на протяже­нии восьми минут, да такая, что все ходуном. Джон был очень тро­нут. Вечером мы все отправились в Pierre Hotel, и там он помирил­ся с Йоко. Потрясающий был ве­чер. После того случая я редко ви­делся с Джоном, и мне это было не очень нужно. Ему было хорошо в обществе любимой женщины, он был поистине счастлив.

У многих ваших друзей трагиче­ская судьба. Где вы находились, когда произошло убийство Джо­на Леннона?

Я был в Австралии, летел на са­молете из Брисбена в Мельбурн. Когда мы приземлились, нам бы­ло сказано не покидать борт само­лета, и я сразу подумал: «Что-то случилось с моей бабушкой», по­тому что она была в преклонном возрасте. Когда сказали, что уби­ли Джона, я не мог в это поверить. Мы пошли в Мельбурнский собор в то же время, когда в Нью-Йорке велась ночная служба. Пели гим­ны и рыдали. Незабываемое вре­мя. Джон глубоко затронул мою душу. В моей жизни было так мно­го потерь: Джон, Джанни Верса­че, принцесса Диана, моя подру­га Линда Стайн. Четверо друзей погибли. Джон был прекрасным человеком. Когда я думаю о нем, то вспоминаю, как он обходитель­но вел себя с моими родителями, даже до аэропорта их как-то под­вез. Помню, мы в Нью-Йорке хо­дили в русский ресторан, и когда Джон отлучился в туалет, папа по­ложил ему в бокал свою вставную челюсть. Мы так смеялись!

В последней песне альбома "The Union", "In The Hands Of Angels", Ле­он действительно благодарит вас за то, что вы спасли ему жизнь? Он поет: "Джонни и Начальник вернули меня к жизни". Джон­ни — ваш менеджер. Выходит, что Начальник — это вы?

Да, он зовет меня Начальником, я его — Мастером. Эту песню мы записывали последней. Леон при­шел в студию и сказал: «Прошлым вечером в отеле я написал пес­ню. Я хочу спеть ее один, за ро­ялем». Мы с Ти-Боуном, Джон­ни и Кэмероном были в аппарат­ной. Мы сразу поняли, о чем эта песня. Мы плакали. Это был та­кой трогательный момент, Леон искренне благодарил нас. Это од­но из самых прекрасных событий в моей жизни. Леон зашел в аппаратную и сказал: "Спасибо, что спасли мне жизнь".

Очень трогательная история.

Музыка на этом альбоме феноме­нальная, но самое главное — что я увидел, что Леон снова поверил в свои силы. Это лучшее из всего,         что происходило со мной в сте­нах студии звукозаписи, а ведь        со мной там происходило всякое. Когда видишь, что твой кумир, че­ловек, которого ты любишь всем сердцем, возвращается к жизни, это... Долгие годы Леон едва за­рабатывал себе на хлеб, ездил на гастроли в старом скрипучем автобусе, который вечно ломался, играл на маленьком электро­фортепиано Yamaha. Но благодаря мне все это в прошлом. Я ку­пил ему рояль и отправил по адресу, где он живет, со словами: "Теперь ты должен всегда играть на большом рояле". И автобус у него теперь новый. Я ему поз­вонил в Новый год, и он сказал: "У меня новый автобус, такой за­мечательный. Теперь я могу пригласить тебя в свой автобус. У те­бя появился сын, а у меня — авто­бус".

Совместный альбом с Леоном Расселом "The Union" уже в продаже.

Rolling Stone. Февраль, 2011